Социолог Ирина Скалабан преподает в двух новосибирских университетах — НГТУ и НГУ, занимается изучением социальных конфликтов и локальных сообществ. Мы погуляли с Ириной по левобережью Новосибирска и обсудили, почему Затулинка не отпускает своих жителей, как разорванная идентичность влияет на город и что может стать новым символом сибирского мегаполиса.
Открытый университет
С одной стороны, НГТУ не меняется — те же самые корпуса. Но есть новые вещи, которые начинаешь ценить. Например, картины на стенах корпусов. Очень ценю работу «Разные, но равные» (в НГТУ есть практика обучения в инклюзивных группах, художники отразили это в граффити «Разные, но равные» — Ред.). Мне очень приятно, когда кто-нибудь возле этой картины фотографируется.
Два года назад наш университет (НГТУ — Ред.) вместе с дизайнером Олей Таировой и ее друзьями-художниками начал проект «Графит науки». Суть его в том, что художники слушают разные лекции, знакомятся с научными достижениями, а потом отражают свое понимание на стенах. Изначально этот фестиваль появился в Академгородке, но там жители его не приняли. Некоторые даже возмутились, что художники рисуют на их стенах какие-то непонятные вещи. И тогда они пришли к нам, а нам это понравилось.
А вообще все, что вокруг нас, все эти жилые кварталы связаны с НЭТИ. Сейчас мы наблюдаем студентификацию этого пространства — студенты начинают снимать жилье возле университета. А люди специально покупают квартиры в новых домах, чтобы потом сдавать их им. Появляется новый мир. Под студентов формируется рынок. Давайте сравним, где больше «едален» — на Маркса или на Студенческой? Конечно, на Студенческой больше. Это недорогие и тусовочные заведения. Создатели хотят, чтобы к ним приходило как можно больше учащейся молодежи. Вот так и возникают «полустуденческие» пространства.
Любой университет должен быть источником мифологии для города. Для левого берега это технический университет, для Академгородка — НГУ. Это та самая третья миссия университета (первая и вторая миссии — образование и наука — Ред.) — быть частью города, которой гордятся и в которую стремятся.
Если, вспоминая город, вы вспоминаете и вуз, значит, он точно — часть мифологии. В Томске это ТГУ, ТУСУР, ТПУ. Екатеринбург, Казань, Петербург, Москва — там везде есть такие вузы.
Со временем университет начинает влиять на город — через студентов, через преподавателей, через весь образ жизни. Наш ректор любит, когда возле университета гуляют мамы с колясками. Вуз, понимая, что людям негде гулять, не закрывает двери, показывая тем самым, что это и пространство для горожан тоже.
Борьба за студентов
Надо понимать, сегодня за студентов конкурируют не вузы, а города. Новосибирск понемногу приходит к этой мысли. Нам очень важно это усвоить, потому что в России всего четыре города, которые имеют международно признанный статус студенческих (Москва, Санкт-Петербург, Томск и Новосибирск. Один из главных критериев — в городе должно быть минимум два университета, которые входят в рейтинги лучших университетов мира, — Ред.). Это наш ресурс, мы должны им воспользоваться.
Нам не очень хорошо удается строить города, но каким-то образом удается населять их классными людьми. Причем как персонами, так и целыми сообществами. Я люблю Новосибирск как совокупность людей
У Томска с самосознанием все в порядке. Он студенческий город априори, потому что так себя позиционирует. В Новосибирске же идентичность разорвана: слишком много всего, чтобы считать себя только студенческим городом. Новосибирск индустриальный, логистический центр, город-перекресток, «взлетная площадка» на пути к Москве. А наука и образование — это всего лишь часть его жизни. И поэтому нам осознать это сложнее. Даже на уровне управления.
Если Томск сейчас включился в борьбу за привлечение иностранных студентов, то у них на это работает вся область, а у нас нет. В Новосибирске до сих пор вузы сами по себе. У нас даже статистику не ведут, сколько людей к нам приезжает именно учиться.
Вообразимый город
Важный критерий хорошего города — он должен быть вообразимым, то есть иметь значимые для людей объекты, которые легко представить, когда мы говорим о городе. И чем их больше, тем город привлекательней для жителей и приезжих. Если их нет, то человек либо уезжает отсюда, либо сам придумывает для себя когнитивные крючки — образы места в городе, объясняющие ему самому, почему он здесь живет и это место любит. Думаю, что у нас нет города как единого целого. У нас есть много городов, и они называются Новосибирск — Академгородок, Первомайка, Затулинка. Все эти районы очень цельные сами по себе.
В общественном сознании левый берег — это «фи». Но пусть меня простит правый берег, хоть я и сама там живу, во многом правобережье хуже вообразимо
Для меня Новосбирск и слово «люблю» рядом не стоят. Я к нему через категорию «люблю» в принципе не отношусь. Когда я закончила свой институт в Казахстане, у меня были приглашения на стажировку в аспирантуре от трех городов — Москвы, Санкт-Петербурга (тогда еще Ленинграда) и Новосибирска. Мне нужно было выбрать. Естественно, я собралась в Ленинград. Но мой мудрый папа сказал мне: «Знаешь, я понимаю, куда ты хочешь и зачем. Но ты просто заедь в Новосибирск».
Приехала в Академгородок, выхожу на Морском проспекте, идет медленный и большими хлопьями снег. Поворачиваю голову — вижу молодого человека с совершенно одухотворенным лицом. Это меня очень потрясло. У него еще были волнистые волосы, он шел без шапки. И все. И Академгородок меня сделал (смеется). Этот образ молодого человека с одухотворенным лицом, без шапки и под снегом стал для меня символом города.
И если возвращаться к «люблю»… Дело тогда было не в городке, он меня как городское пространство совсем не цепляет… Но как я люблю людей! Наша ценность — это сообщество, люди. Нам не очень хорошо удается строить города, но каким-то образом удается населять их классными людьми. Причем как персонами, так и целыми сообществами. Я люблю Новосибирск как совокупность людей.
Микроновосибирск на окраине
Я изучаю городские сообщества. С Затулинкой у меня нет отношений, кроме исследовательских, но меня потрясло в ней то, что это настоящий микроновосибирск. Вот как водоем можно изучать по капле, так и Новосибирск — по Затулинке.
А с другой стороны, Затулинка реально не отпускает своих жителей. Я не могу понять, для меня это загадка — что тут любить? Но я понимаю, что тут что-то есть, я просто пока не могу сформулировать, что именно. Я уверена, если вы поймаете жителя Затулинки, то он будет ее ругать. Они часто говорят, как здорово уехать отсюда, что здесь большие пробки, но при этом они сами делают свой район лучше.
Мы же знаем, что в общественном сознании левый берег — это «фи». С моей точки зрения, — пусть меня простит правый берег, хоть я и сама там живу — во многом правобережье хуже вообразимо, если не считать центр. Либо левый берег создал себе мифологию, в которую он и сам верит, и весь город верит.
Затулинская цитадель
Когда житель Затулинки говорит про нее, он начинает с упоминания кинотеатра «Рассвет». При этом если я спрашиваю, кто из вас и когда здесь был, все задумываются, говорят, полгода назад, обычно еще больше. Но его почему-то любят все затулинцы. Когда начались разговоры, что кинотеатр экономически не «отбивается» и его надо закрыть, пошли выступления жителей. И «Рассвет» все еще работает. Этот кинотеатр — один из иконических символов района, как и парк, что его окружает. Человек начинает любить свою территорию, когда награждает ее какими-то своими смыслами, которые другим могут быть совершенно непонятны. Но эти смыслы помогают жить здесь в удовольствие.
Несколько лет назад в Новосибирске был конкурс — выбирали места для новых парковых зон. Любой район мог подать заявку на участие со своим проектом: нужно было, чтобы люди за него проголосовали. Выиграли Ленинский и Кировский районы. Затулинцы тогда пошли и проголосовали. Так здесь появился новый парк, потому что сами жители его выиграли.
Затулинка — это микс из разных сообществ, членов которых привезли сюда еще в 50-е. Потом здесь появились предприятия, и это стал рабочий район. А когда все развалилось, она стала пристанью для всех, кто не мог позволить себе дорогое жилье. Когда люди стали финансово более благополучными, они купили себе жилье подороже, но в соседнем дворе, чтобы не покидать Затулинку. Говорят, потому что здесь чистый воздух. Они не уезжают, понимаете?
Эти люди живут здесь, и они создали свой мир, который вполне комфортен. Но здесь тоже есть проблемы. Встречаются закрытые территории элитных домов, во многих местах представители дорогих и простых дворов конфликтуют, но Затулинка с этим справляется. Одни жители ходят из элитного ЖК в парк, а другие могут ходить гулять в пространство элитного жилья. Они продолжают совместно сохранять затулинскую идентичность.
Русские нерусские
Сейчас Затулинку осваивают и те, кто приехал из Средней Азии. Вообще, у Сибири большие проблемы с толерантностью. И в первую очередь, как ни странно, у Новосибирска. До революции был такой термин — «навозные». Так сибиряки называли чиновников, которых привозили из Москвы. По большому счету, мы тут все «навозные» — кто-то приехал на стройки, кто-то учиться, кого-то направили работать.
Раньше сюда тоже приезжали люди разных национальностей, но они никогда не перемещались целыми сообществами. И поэтому происходила натурализация. Мы были советскими людьми, и наша этническая составляющая проявлялась разве что в культуре: танцах, пирожках и плове. А в целом мы были одинаковые. Сейчас пришла другая миграция — более гомогенная. Мы начинаем идентифицировать мигрантов как группы, и они тоже часто держатся группами.
Есть такое понятие — «культурное насилие». Это когда мы стереотипно воспринимаем человека как носителя определенной функции, например, продавец фруктов, дворник, разнорабочий. Мы привыкли, и нам удобно так думать, потому что пока мы понимаем, что это их место, мы к себе по другому относимся. Мы то местные, мы лучше, у нас есть социальные преимущества — так думает большинство людей.
Наша проблема в том, что мы, горожане, готовы требовать, но не готовы брать ответственность за что-то. Так бывает в городах-перекрестках, которые жители воспринимают только как стартовую площадку
Но чем интересны мигранты, даже русские, приехавшие из стран бывшего СНГ, — им нечего терять. Они приехали и пашут, вкладываясь тем самым в этот город. Совершенно очевидно, что мигрант будет вкладываться в работу более интенсивно, потому что у него нет здесь квартиры, ему негде взять помощь. Я утрирую и упрощаю, конечно, но логика в этом.
Мы можем зажмуриться и сказать: «Они нам не нужны, давайте, они к нам не приедут». Окей, а кто приедет? А мы знаем, что из Сибири идет отток населения? Мы можем все проклинать, но ситуацию это не изменит. Нам нужны рабочие руки, поэтому они приезжают сюда, а их дети ходят в школы, одни становятся успешными, другие — нет. И это нормально. Сейчас нам нужно адаптироваться друг к другу.
Мне понравилась фраза одного информанта (человека, который делится с исследователем необходимой ему информацией, — Ред.), она сказала: «Наши узбеки намного лучше, чем узбеки Заельцовского района». Как вы понимаете эту фразу? Это значит, что есть свои узбеки и есть чужие. Свои — это те, с кем я общаюсь, к которым я прихожу покупать фрукты, потому что к ним я привыкла. Это старт для адаптации. Мы выстраиваем отношения в бытовых ситуациях, когда встречаемся в школе, гуляем по парку, живем в подъезде. И это не быстро. Чтобы Лондон стал мультикультурным, ему потребовалось двести лет.
Ответственность во дворике
Наша проблема в том, что мы, горожане, готовы требовать, но не готовы брать ответственность за что-то. Но, с другой стороны, Новосибирску для этого еще мало лет, и ему не хватает таких людей. Так бывает в городах-перекрестках, которые жители воспринимают только как стартовую площадку.
На Затулинке как раз есть люди, берущие ответственность. Например, они украшают свои дворы и могут даже фонтан построить, подключив его от своего подъезда. В социологии есть такой термин — «символическое присвоение пространства». Оно физически мне не принадлежит, но я его осваиваю и считаю своим. Мы можем ругаться, не соглашаться, но это некий мир, и он уже персонифицирован. Человек так показывает свое отношение к месту.
Замечу, что возле хрущевок таких двориков больше. Следующим поколениям, «новым» для Затулинки, для «присвоения пространства» еще не хватает времени. Должно пройти приличное количество лет, чтобы человек «врос» в место, ощутил его своим. Я вот как раз в центениалов (люди, рожденные в первое десятилетие нового века, — Ред.) верю, думаю, что поколение Z может брать ответственность. Возможно, через какое-то время они тоже будут украшать свои дворы, но, конечно же, делать это они будут совсем иначе.
Левобережная бабушка
Расточка — уходящая натура. Она как бабушка, которая вам досталась с дореволюционных времен. Причем эта бабушка курит «Беломор» и знает французский. Но вот про «Беломор» мы знаем, а про французский — нет. В этом вся Расточка. Как проект она появилась в 1939-м году: когда новым предприятиям потребовались специалисты, здесь построили бараки, а потом сюда приехали выпускники московских и питерских вузов. Мы знаем Расточку как криминальное пространство, а на самом деле это уникальное место, где криминал живет, органично сочетаясь со старой интеллигенцией.
Сейчас многие здания выглядят печально, но я надеюсь, что хотя бы часть домов не снесут, а отреставрируют. Здесь совершенно уникальный ландшафт, и в нем до сих пор живут уникальные люди. Представьте эти элегантные красивые дома лет 40 назад. Здесь не надо строить новое, здесь надо восстанавливать старое. Это могут быть замечательные проекты.
Прелесть Расточки в том, что она еще живет старыми ценностями и нормами. Она интересна социальными практиками: например, здесь есть дворы, где люди до сих пор на улице сушат белье, выносят табуреточки, чтобы посидеть рядом с соседями.
Здесь гуляет много детей, а значит, у этого места есть будущее. И для детей есть пространство — это самое главное. Человек должен в этом пространстве жить и осваивать его. Застраивать — не лучший вариант.
Мне девелоперы говорят: «Вы знаете, сколько стоит земля в центре?». А я думаю, как же тогда Лондон до сих пор сохранил парки? Есть же и постиндустриальные ценности.
Иконическая «Орбита»
Станция телевизионной космической связи «Орбита» на Бугринке обладает потенциалом стать еще одним иконическим символом Новосибирска. Ее построили в 1967 году и использовали для передачи программ Центрального телевидения и обеспечения телефонной связи. Сейчас есть ощущение, что этим объектом решили заняться. Он имеет хороший потенциал, но его надо вписать в город.
Что еще можно считать иконическим символом? Для левого берега — это кинотеатр «Металлист», Башня на Маркса. А вы сами проведите эксперимент: закройте глаза и скажите: «Новосибирск». Вот то, что вы представляете, это и есть ваш иконический символ города или района.
В Новосибирске достаточно много таких объектов, которыми долго не занимались. На Владимировке хватает старых промышленных зданий, еще дореволюционных. Вдоль Оби столько уникальных объектов! Это все то, что могло бы сделать Новосибирск интересным, чтобы про нас, как про Казань, говорили: «Приедь, посмотри, там такое!»
